На картинке: Дело особого производства (о ростовской синагоге).Рассказ из книги ростовского адвоката Владимира Лившица о том, как еврейская община Ростова в конце 80-х годов прошлого века выгоняла сапожников из здания синагоги.Пивник у синагоги (из книги "Дело особого производства").

Старшее поколение помнит двух братьев Портных — Мишу и Яшу. Они действительно были портными, причем Яша пошивал в основном мужскую одежду, а Миша - женскую. Или наоборот. Я родился в то время, когда одежду, хоть и с трудом, можно было купить в магазине, поэтому не застал зенита славы братьев. Говорят, к Портным-портным записывались в очередь за полгода и по протекции. Оба еще в детстве приехали в Ростов из Румынии, были виртуозами своего дела, красивыми, вальяжными и сохранили такой характерный акцент, который не снился даже одесситам. Братья регулярно посещали синагогу, хорошо знали Тору и соблюдали субботу даже в те годы, когда за это могли и посадить. Яша к тому же прекрасно пел на древнееврейском языке и был кантором.

И вот я звоню Мише Портному.
- Здравствуйте, Михаил Иосифович, моя фамилия Лившиц, я адво...
- Я знаю...
- Тут такая ситуация со зданием...
- Я знаю...
- Очень хорошо. Я хочу, чтобы вы пришли в суд и...
- Я знаю...
- Замечательно! Вы придете?
- Я бы не ходил...
- Э-э... То есть вы не придете?
- Я бы не ходил...
- Простите, Михаил Иосифович, я не совсем точно уловил ваш ответ - вы не придете или вы да придете?!
- Я бы не ходил...
"Вот за это их нацию и не любят», - подумал я и хотел уже сказать Мише Портному то, что сказал бы ему любой нормальный казак из станицы Доломановской. Но сдержался из чисто тактических соображений. Сослагательное наклонение ответа меня сбивало с толку, но все-таки давало надежду.
- Михаил Иосифович, - продолжил я, - вы бы не ходили, если бы что?
- Мало ли что...
- Ну, например?
- Мало ли что... Сейчас такое время.
- А какое сейчас время? Раньше было по-другому? Вам каждый день синагоги раздавали?
- Когда нужно быть?
- Завтра в десять в синагоге... Вы придете?
- Я подумаю...
 
Меня предупредили, что по какой-то причине Яша с Мишей не общается уже лет десять. Там какая-то сложная ситуация, то ли Миша обидел Яшу, то ли Яша обидел Мишу, но лучше про Мишу в разговоре с Яшей не упоминать. И наоборот.
Звоню Яше с учетом этого обстоятельства:
- Здравствуйте, я адвокат, моя фамилия Лившиц.
- И что?
- ...и я бы с вами хотел поговорить насчет здания синагоги.
- И что?
- Я собираюсь обратиться в суд, и мне нужно, чтобы вы дали показания.
- И что?
- Ну, вот, надо, чтобы мы встретились, поговорили предварительно.
- А вы Мише звонили?
- Да.
- И что?
- Он придет.
- Тогда зачем вам нужен я? С ним и говорите.
Я понял, что совершил ошибку, и стал ее исправлять.
- Миша еще точно не решил. Мало ли что...
- И что?
- Тогда вы дадите показания.
- Так вам кто нужен - я или Миша?
- Мне здание синагоги нужно! А вам и Мише на это наплевать, как я понимаю. Поэтому, если не хотите, можете завтра в десять не приходить в синагогу на второй этаж в кабинет Йоси. Там будут все.
На следующее утро, когда я жарил себе традиционную холостяцкую яичницу, раздался телефонный звонок. Я взял трубку.
- Лившиц? - без всякого приветствия, но с очень характерной интонацией спросили на том конце.
- Да, а кто это?
- Лившиц, поговорите со мной, Я дядя Нёма.
 
Я вспомнил список лиц, подлежащих вызову в судебное заседание. Дядей Нёмой мог быть только Гительмахер Наум Исаакович. Он был возчиком и всю жизнь катал детей на пони в городском саду. Говорили, что ему всегда не хватало двух копеек до миллиона. Это он сумел доказать властям, что революционер Драпкин (партийный псевдоним Гусев, чьим именем названа улица в районе Лендворца) - это его родственник, а не просто однофамилец его жены, и явочная квартира революционера находилась как раз в том одноэтажном доме, где жил дядя Нёма с семьей. Во дворе дома он держал своих лошадей.
Дом сделали памятником истории, повесили на нем мемориальную доску, а потом выяснилось, что дома в том районе подлежат сносу. Снесли все, кроме, конечно, исторической ценности. Дом этот до сих пор стоит среди современных многоэтажек в переулке Островского между Большой Садовой и Пушкинским бульваром. Из этого дома дядя Нёма уезжал в Америку и, говорят, таможенники плакали, глядя на то, что он увозит с собой. Предполагаю, что плакали они не потому, что дядя Нёма их обидел. У него на все было разрешение.
Все это и многое другое я узнал позже, а сейчас я слышал в телефонной трубке сплошной текст без пауз, в которые можно было бы вставить хотя бы междометие. При этом дядя Нёма имел полный рот дикции и плевать хотел на падежи.
- ...я являюсь собственный корреспондент газеты «Советиш геймланд», я знаю иврит, я знаю идиш, кто сейчас знает идиш? Вы знаете идиш, Лившиц? Вы не знаете, это никому не нужно. А я знаю. Я предлагал Йосе открыть курсы для детей. Пусть учат языка на котором говорили их бабушки. Но ему же ничего не нужно, этому Йосе. Никому ничего не нужно. Он себя окружил этими негодяями и ворами. Вы знаете, кого я имею в виду. А я являюсь собственный корреспондент газеты "Советиш геймланд», я знаю иврит, я знаю идиш...
Я почувствовал запах дыма. Сначала подумал, что не выдержал телефонный провод, но затем вспомнил о яичнице. Извинившись я положил трубку рядом с телефоном и бросился на кухню. Сквозь клубы дыма пробрался к раскаленной докрасна сковородке, вспоминая неизвестно чью мать, свой несостоявшийся завтрак и все, что с этим связано. О дяде Нёме я вспомнил в последнюю очередь, лишь после того, как проветрил кухню.
"Неудобно получилось, - подумал я, - человек сам позвонил из лучших побуждений, а я так бесцеремонно прервал разговор». Я подошел к телефону, взял трубку и вдруг услышал:
- ...когда в Ростов приезжали раввины из Америки, они спрашивали, как найти дядю Нёму, они больше никого не спрашивали, меня все знают, потому что я являюсь собственный корреспондент газеты «Советиш геймланд», я писал туда и это все знают. А вы знаете, Лившиц, зачем сюда приезжали раввины из Америки? Вы не знаете? Так я скажу вам. Чтоб вы знали, тут находится могила Любавичского ребе и поэтому сюда приезжали раввины из Америки. И они сразу спросили, где дядя Нёма ...
На часах было без двадцати десять, а в десять меня могли уже ждать Миша и Яша Портные, а также другие лица, подлежащие вызову в судебное заседание.
- Наум Исаакович, - вклиниваюсь я в сплошной текст Нёмы, - вы бы не могли прийти сегодня к десяти часам в синагогу и продолжить разговор там?
- Лившиц, зачем так официально. Зовите меня просто дядя Нёма. Вы такой приятный собеседник. Не то, что эти... вы знаете, о ком я говорю.
Я тогда еще не знал о длящемся с 1946 года споре между Мишей Портным и Нёмой Гительмахером по поводу того, кто украл шифер, предназначенный для покрытия крыши синагоги. Но на всякий случай согласился с дядей Нёмой.
- Вы придете в синагогу к десяти? - спросил я.
- Я уже там, - ответил дядя Нёма.

***

Мы встретились в Йосином кабинете, где одновременно была кошерная столовая, библиотека и бюро знакомств для серьезных отношений с выездом в дальнее зарубежье. Было около десяти человек, в том числе братья Портные и дядя Нёма. Предварительно Йося всем объяснил важность происходящего и ответственную роль, отведенную каждому из них в деле возвращения здания синагоги. И чтобы никаких скандалов.
Старики ходили по комнате и привычно ругались между собой в ожидании адвоката. Тема беседы, как я понял, касалась известных событий 1946 года.
Собравшиеся, видимо, ожидали кого-то серьезного и толстого. То есть именно адвоката, поэтому, когда я вошел, никто из них не обратил на меня особого внимания. Только после того, как Йося меня представил, все повернулись лицом ко мне.
Какие это были лица! Сейчас таких лиц уже нет. Или они далеко отсюда. Я увидел весь спектр от Авраама до Бени Крика.

Братья Портные стояли в разных углах комнаты, но можно было легко догадаться, что они братья - и по прекрасно сидящим на них костюмам, по одинаковой благородной седине и гладким лицам.
В стоящем у окна человеке по пламенному взгляду и мозолистым рукам я угадал собственного корреспондента газеты «Советиш геймланд». На его голове вместо кипы был антикварный картуз, в котором он, видимо, темной ночью 1946 года привозил в синагогу шифер. Ничто не выдавало в нем миллионера.
Я понимал, что каждый из них видел, понял и пережил в своей жизни больше меня, что я для них мальчишка, который пришел учить их тому, что они уже давно знают. Но я их сразу полюбил. За то, что они не боролись с властями, не били себя кулаками в грудь, не взбирались на трибуны и по служебным лестницам. За то, что они не меняли паспорта, не изменяли отчество. Они просто хранили в себе то, что осталось после еврейских местечек, после тех, кто погиб от черносотенного ножа, буденновской шашки, в яме Змиевской балки, печах Майданека или в ближайшей подворотне, как мой второй дед, пытавшийся убежать из минского гетто. Они несли это не как знамя, а как свечку на ветру, прикрывая ее полами своих пальто.
И донесли. Мне все равно, кем быть - евреем или чукчей, но до тех пор, пока есть антисемиты, я буду евреем. Пусть Йося платит мне вдвое меньше или вообще не платит. Я буду делать это для себя.

В общих чертах я объяснил, что мы должны доказать в суде тот факт, что община добросовестно, открыто и давно владела синагогой. Доказывать можно не только документами, но и свидетельскими показаниями. Каждый из присутствующих вспомнил разные детали, в том числе о том, как платили за свет, как делали ремонт, крыли шифером крышу.
Миша Портной, указав на дядю Нёму, спросил меня:
- Он вам уже рассказал про крышу?
- Что ты врешь?! - дядя Нёма бросился к Мише Портному.
- Ты на себя посмотри, шлимазл, - презрительно отреагировал Миша, не двигаясь с места.
И потекла неторопливая мужская беседа. Все стали успокаивать Мишу и дядю Нёму, размахивая руками, и подняли такой шум, что аргументов сторон уже не было слышно. В комнату вошла пожилая женщина, бухгалтер синагоги, которая принесла документы для суда. Она с минуту стояла в дверях, оценивая происходящее, потом негромко сказала:
- Мальчики, вам не надоело? Миша, уже отойди от него. Нёма, сядь на место, я тебе говорю.
Шум смолк также внезапно, как начался. Все как ни в чем не бывало разошлись по своим местам.
Мы обо всем договорились. Все всё поняли про суд. Единственная моя просьба заключалась в том, чтобы каждый из будущих свидетелей был краток и отвечал лишь на тот вопрос, который ему зададут. И больше ничего. И больше ни о чем. Ни слова. Всё.

***

Кировский районный суд располагался в то время напротив гостиницы «Интурист». Условно говоря, это место можно было назвать помещением. Но все уже привыкли и как-то внимания не обращали на прогнившие полы, висящую с потолка штукатурку и прочие прелести правосудия.
В день судебного заседания в суд во главе с Йосей пришли все наши свидетели и еще человек тридцать сочувствующих. То, что мы условно назвали помещением, такого количества людей вместить не могло, поэтому часть сочувствующих расположились у входа. Тут же подошел милиционер и поинтересовался, в чем дело. Увидев бородатого Йосю в парадном одеянии, он отошел. Тогда по улицам ходило много разного рода кришнаитов с барабанами, иеговистов с плакатами, просто протестующих, и власти не видели в этом ничего плохого. Гласность, короче.
 
Суд начался буднично: «Слушается дело по заявлению ростовской еврейской религиозной общины... В суд явились стороны...» и т.п. Я рассказываю суду о том, чего мы хотим. Представитель балансодержателя объясняет суду, почему это невозможно. Суд приступает к допросу свидетелей. Первым решено было выпустить дядю Нёму.
Он вошел в зал судебного заседания с готовностью рассказать все, о чем бы его ни спросили, и даже более того. Поздоровался с секретаршей. Та показала ему глазами на судью, сидевшую в центре огромного стола. «Извините, не заметил», - снова поздоровался дядя Нёма. Видно было, что он волнуется.
Воцарилось молчание. Судья Вера Николаевна искала в папке с делом какую-то бумажку, а дядя Нёма, который, видимо, так долго никогда не молчал, стал делать мне руками и глазами знаки, как бы означавшие вопрос - можно ему уже начинать или еще рано.
- Вы вызваны в суд в качестве свидетеля, - произнесла Вера Николаевна, - сообщите суду свою фамилию, имя и отчество.
Дядя Нёма, обрадовавшись, что с ним наконец заговорили. поднял руку в примирительном жесте и сказал:

- Зовите меня просто дядя Нёма.

Судья, не ожидавшая такого ответа, в изумлении подняла глаза на дядю Нёму и сказала, что ее интересует, как записать в протокол его фамилию, имя и отчество.
- Зачем так официально? Просто дядя Нёма и всё. Меня так все называют.
- Мне как раз нужно официально, потому что это суд. Нам в протокол нужно записать ваши данные, - судья попыталась сделать строгое лицо, но, глядя на дядю Нёму, она не смогла сдержать улыбку.

- Что я вам расскажу, - Нёма перешел на доверительные интонации, - к нам приезжали раввины из Америки, и они хотели меня найти. Так они спросили - где дядя Нёма? И им сразу сказали. Меня все знают. Я живу в доме Драпкин. Вы знаете Драпкин? Он был революцьонэр. 
Первой не выдержала секретарь судебного заседания. Она бросила ручку на стол, закрыла лицо руками и беззвучно затряслась. Глядя на нее, не выдержал наш процессуальный противник из исполкома.
- Послушайте, дядя Нёма, - попыталась взять ситуацию под контроль Вера Николаевна, - существует определенный процессуальный порядок. Свидетель должен сообщить суду фамилию, имя и отчество, и эти сведения записывают в протокол. Понимаете?
Дядя Нёма не понимал. Он недоуменно посмотрел на меня и громко спросил:
- Лившиц, я что-то не то сказал? Они мне сегодня дадут говорить или они мне сегодня не дадут говорить? Для чего вы меня сюда вызывали?